Life is a mystery, everyone must stand alone
I hear you call my name
And it feels like home
В лицах теряться, глазами забывать и расставаться, убивать минуты часами, превращаться в пыль ушедших лет, по дорогам заснеженным метаться, чтобы оставшееся настоящее и живое не потерять, чтобы оставить святое в себе, а безбожными мыслями в ночах растворяться, и оставаться собой, пустить чувства по догорающему аду, встретить её на пороге между вечным и в секунду ушедшем, убить ядом своих глаз и не вернуться, никогда. Не потеряв, найти путь к светлому, увидеть лицо её, и ресницами сожёнными уйти в бесконечность пространства, остаться мыслями и словами холодным воспоминанием декабря, в отражении снега умереть словами, полными разбитых сердец; остаться мыслями в космосе, с необъятным небом чёрным, с миллионами звёзд и сотнями картинок, что вмиг чёрно-белыми стали, что перестали существовать и жить в секунды, потеряться в словах и превратиться в весну, а мыслями всегда оставаться с зимой, ледяным декабрём.
Всё в этом городе проклято, все и всё, а сказки заканчиваются, и война между сердечными клапанами и лёгкими давно закончена, отныне и до конца только о своём, только в себе оставаться океанами из слёз пролитых, от сердца разбитого к сердцу убитому, от расстояний в сотни, к расстоянию в миллиарды, чтобы через тысячу лет, встретить себя на отражениях двух миров, потом, когда нас не станет, когда всё потеряет смысл и станет жизнь проигранной игрой, убитые горем будем жить и надеяться на лучшее, но ничего не останется, понимаешь 20\12 – проигравшие покидают веру первыми, слабые не умеют прощать, а сильные не умеют убивать словами, по-настоящему. Остаться или уйти, признаться в проигрыше и поднять белый флаг. Кареглазый мальчик, признайся же, жизнь обыграла тебя, ты слабее жизни, но ты сильнее себя, посмотри правде в глаза.
Сердечный ритм рассказывает о своём, отбивает словами нежными и мыслями по лицу бьёт, потерявшим себя, в этом городе не место; мысли бьют пощёчинами не жалея, ветер он храбрее и смелее него, он словно выстрелом в сердце, ниже колен, по самое дно души, завывает меж улиц, заливает округ своим смехом и руки свои тянет, тело наизнанку выкручивая, и соль на ресницах, как много её, но не сдавайся, мальчик мой, как бы сложно не было.
Метель перед глазами, всё на свете застилая, кружась и забирая воспоминания, принося новые, метель превращается в снега хлопья, и катится вода по щекам, и остаётся всё прошлым, а настоящее совсем близко – оно здесь, в секунды превращается в будущее. И остаётся он памятью зимы, она впитала его запахи и слова, а мысли не забыть никогда, они кровью по коже выведены, как чернилами по сердцу, слова навечно в сердце бьются; глазами уставшими по улицам, и ничего перед собой не видно: огни ночного города и километры снега, зима никого не щадит, только её в губы целует, только богом поцелованные остаются защищёнными, а ему на ветру догорать, под ветрами и снегами декабрьскими.
И видит он её, потерянную в себе, душой оставшейся на улицах, одинокая. В глазах серых океан из вопросов и несказанных слов, за океанами не догоревших свеч остаётся пустота, а глаза, в обрамлении ресниц тёмных [почти как ночь напоминающие его глаза], as back to black; за взглядами молчаливыми, за пустотой без слов, что-то про себя, какими-то мыслями декабрём по сердцу, и мелодией спокойной режет по душе. Не надо слов, только о своём, только про пути потерявшиеся, про дороги разошедшиеся и душевные раны, только о небе.
Меган. Пять букв, одно мгновение, три секунды, миг.
Взгляд океана холодного, мысли птицами на берегу двух судеб, одного дыхания. Он представил её выходящей из сумрака жизни, как Афродиту, выходящую из моря. Волны смоют шрамы её, унесут заветное и страшное на дно, сплетутся уста её с ушедшими океанами и потопленными кораблями, превратится в сплетение солнечное она, станет летом ослепительно-ярким, чтобы в снах кому-то приходить и жизнь красками яркими озарять, чтобы помочь кому-то себя не потерять, остаться собой, на этом пути потерять себя на век, не встретить никогда, всегда о своём клясться.
When you call my name it’s like a little prayer
I’m down on my knees, I wanna take you there
In the midnight hour I can feel your power
Just like a prayer, you know I’ll take you there
– Бен, – представляется он, в глаза её смотря, и снег ресницы её тёмные покрывает, тканями светлыми лицо её бледное застилая. И смотрит он в её глаза, и взглядом по лицу её, и хочет он остаться в них, и никогда не покидать холодность очей этих. Остаться посредине ночи, в одиноком_переполненном любовями Париже, потеряться на улицах в пустоте и признаться себе, что в безбожном святое нашёл, что в одиноком и встречном, её нашёл, эту девочку с глазами серыми, цвета неба осеннего. Остаётся, только настоящее в глазах, и снег теперь не закрывает шёлком лицо её, теперь отчётливо каждую черту лица видно, глазами впивается в неё, глаза не отпустят – они испепеляют, догорая ночью последней свечой, оставляя за собой воспоминания.
Он смеётся в рукав глухо, – теперь надо добраться до центра, – совсем сухо, а вокруг тишина, и никто не сможет помешать, никто не сможет тишины этой мёртвой нарушить, вокруг всё красотой покрывается небесной, всё особенное и непривычное, и ветер бьёт по венам, и имя её кожа впитывает, и ароматы её по словам его запутанным. Всё остается, ничего не проходит. Остаться и уйти, раствориться в сумраке ночи и превратиться в пыль, всё просто, только сделай шаг, только реши.
Она на зимний ад похожа, в ней жизнь божьими словами отдаёт, и всё вокруг о ней, когда глаза в глаза, когда уста сплетаются в лёгкости тяжёлых слов, когда за тонкой пеленой непонимания идеальность настоящего ушедшего – всё остаётся в памяти потерянной игрой, шах и мат, белые выигрывают, жизнь сильнее. В этой игре так сложно выстоять, так просто потерять и потеряться, растратить всё святое на пути к без божьему, так просто упасть и не подняться, для этого приходится собрать силу оставшуюся в кулак, превратится в стеклянного мальчика, который не сломается никогда, выпрямить спину и пообещать, что больше и теперь никогда, не будет влажных подушек по утрам, что больше кровью по стенам белым не будет слов неизвестных, что больше никогда; для этого приходится выровнять шаг под общий строй, снять обувь и все украшения, отдать последнее, что живёт и весной дышит в теле, и уйти в мир этот.
Правилам жизни следуя, медленными шагами, за ладонь её ухватив, куда-то вперёд, куда ведёт путеводная звезда. Милая-милая девочка с серыми глазами, и небо будет плакать по ней, и звёзды не отпустят её, шёпотом: «останься», и девочка сдасться, превратится в капли дождя, и уйдёт, а он в след за ней, ничего не надо – ничего не жаль, только себя жалеет бесконечно за всё, что жизнь сыграла злую шутку, что жизнь – мерзкое слизистое болото, что всё потеряно, и тянет она его за колени ко дну, что всё закончено и ничего не вернуть, – если идти прямо, то быстро выйдем отсюда, – в голосе уверенности нет, всё по воспоминаниям детства и каких-то легенд, в которых повествовалось о мальчике, который никогда не сдавался – только вперёд, и верить, что всё получится, а потом робкое, – расскажешь мне что-нибудь, как ты любишь звёздное небо? – и глаза впиваются в её, и встречается торнадо с вулканом, и на миг остаётся прошлое в будущем, и живёт декабрь собой, своими красками и запахами снега; не жизнь это вовсе, а попытка на неё, погоня за счастьем превращается в забытые семь грехов, и кругом по аду ходим, и на дьявола смотрим – ему преклоняемся, про бога забываем, есть только он один, но потом мы всё поймём, вначале ничего не жалко – растрачивать себя.
Идти по пустынным дорогам, где под землёй костями мёртвые лежат, где кто-то в любви вечной клялся, а наутро забывал и предавал трижды, здесь кто-то мёртв, а кто-то в войне кровавой за счастье был убит, здесь кто-то ранен под самые рёбра, а кто-то жизнью живёт не подозревая, что она загадка, что каждый останется один. Они идут молча, иногда прерывая повисшую в воздухе тишину томными вздохами, какими-то полу-улыбками и взглядами, – что привело тебя сюда? – осмеливается он спросить, пока она о своём думает и в себя уходит мыслями.
